Знакомьтесь: ДербеневкаНаш ансамбль "Дербеневка", назван в честь улицы Дербеневской, на которой находится репетиционная студия. Коллектив родился из огромного стремления выразить себя в пении. Все мы, его участники, в разное время узнавали о возможности научиться "русским песням" у замечательного педагога, участницы фольклорного ансамбля "Народный праздник" Антонины Владимировны Букатовой. Впрочем, поначалу мало кто из нас знал, что это, собственно за песни и как мы будем их петь. — "Асенька, смотри, вот русские!" — удивленный и призывный возглас сквозь приглушенный и благозвучный гул публики в московской галерее. Взволнованная пожилая дама тянет внучку к картинам с жанровыми сиенами из деревенской жизни конца позапрошлого века: бабы с коромыслом, в платке и сарафане, парни с гармонью и шапке набекрень - и впрямь русские, сразу видно. Кто же они, эти загадочные, жившие, вероятно, в глубокой древности люди, коих сейчас уже не встретить, память о которых сохраняется в драгоценных живописные полотнах и передается из уст в уста? Широко известно, что у русского народа песен было две, его потомки исполняют их и в наши дни, - одна экспортный вариант, другая, так сказать, "для внутреннего употребления". Первая - "Калинка-малинка", вторая - "Ой мороз, мороз". Первая - задорный девичий хоровод, взмахи белым платком, тридцать четыре фуэте и дробный перестук каблуков ансамбля "Березка". Другая - безудержная удаль и одновременно вселенская скорбь, "наше все", одним словом - душевная. В первой до бесконечности поется припев, во второй - первый куплет. Есть правда, еще один шедевр - "Во поле березка стояла", но это уже для эрудированной аудитории первых классов музыкальной школы. Мы же услышали пение странное, волнующее, порой дикое в своей не подвергшейся "художественной обработке" красоте, и оттого кажущееся жутковатым. Нам сказали, что это так называемые экспедиционные записи, то есть так поют в деревнях на самом деле. Прежде всего, бросилось в глаза (а точнее в уши) необычная манера исполнения, удивляющее своим разнообразием многоголосие, в котором каждый ведет свою особенную мелодию, сливающуюся с общей. И мы стали учиться петь так. Тут же оказалось, что учиться нужно не столько пению, сколько общению в песне, когда слушаешь голос каждого в отдельности, и пытаешься чувствовать соседа, помогать ему, допевать или умолкать, где нужно, поднять или опустить свою мелодию, чтобы ярче проявился оттенок и характер его голоса. К сожалению, нам и тогда, и сейчас не всегда удается понять песню как общее творческое дело и исполнить ее с этим пониманием, но мы все время к этому стремимся. Но до тех пор, пока летом мы сами не побывали в экспедиции и не увидели такое пение своими глазами, голоса с магнитофонной пленки, которые мы пытались заучить наизусть, отчасти казались нам явлениями какого-то сказочного, былинного мира, тридесятого царства. Это и впрямь похоже на сказку, когда на первый взгляд обыкновенной разваленной и жалкой, полувымершей деревне, лишенной всякой поэтичности и пасторального очарования, вдруг удается собрать небольшой ансамбль пожилых исполнительниц. Не всегда они соглашаются спеть вместе, отговариваясь тем, что время их, мол, прошло. Но удавшаяся песня, удачная запись, бывает праздником не только для нас, но и для них. И тогда мы слышим звуки и голоса, приходящие к нам из того, "давешнего". В мире академической науки это принято называть фольклором, но мне такое определение кажется чересчур сухим. Песня - это жизнь, она, как человек, меняется и умирает с течением времени. Потому-то сейчас русские песни приходится искать среди людей, хотя бы отчасти сохранивших традиционный уклад жизни. По большей части, это деревенские бабушки, помнящие свадьбу старшей сестры и хранящие в сундуках материнские наряды. У них в избе в святом углу - иконы, завешанные тюлевыми оборками, непременная пред пасхальная верба и крещенские меловые кресты у притолоки. Их жизнь начинается и уходит с песней, предназначенной для каждого события, праздника, полевой и домашней работы, детской игры, счастья, беды... Поначалу песни и кажутся иллюстрацией неких посторонних событий, этакими жанровыми картинами, музейно-краеведческими запыленными экспонатами. Все эти покосы, венки и костры на Купалу, хороводы, проводы в солдаты, свадьба Марьюшки и Ванюшки остались в прошлом. Но мы начинаем петь, и внезапно звук, ритм, эмоция песни поглощают тебя, и я вдруг понимаю, что пою не о них, а о себе, что я и есть та самая девка, которая "во лужках ходит во кружках", что это я - Марьюшка, вот и он идет - Ванюшка. И мне действительно хочется, чтобы мне из города привезли "покупку - коленкоровую юбку", шью себе сарафан и завидую тем, у кого все было как в песнях -по-настоящему. Эти ощущения вряд ли можно назвать простым "вживанием в образ", игрой, лицедейством. Игра, как правило, подразумевает раздвоение - вот я играю в кого-то, например, в русскую девушку. Это нетрудно - пространство народной культуры настолько широко, что позволяет оставаться самим собой, не взирая на условности и декорации, на те же платки и сарафаны сопровождающие их. Напротив, все эти переживания становятся содержанием реальной, повседневной жизни, тогда перестаешь стесняться петь не на сцене и носить народный костюм "в люди". В конце концов, именно в тот момент и понимаешь, что ты и есть русская, и ничего для этого специально выдумывать не надо. Нет необходимости решать проблему национальной идентичности и национальной идеи. Надо просто запеть - и становишься сильнее, ощущая единство с теми, кто пел эту песню прежде и поет ее с тобой, слыша их голоса в своем собственном голосе. Наталья БерезоваяТрехсвятительский Храм, Приходской Листок №11, февраль 2004 г.
|
